Петр Киле - Телестерион [Сборник сюит]

К е р н (споткнувшись). Не так скоро, Пушкин!

П у ш к и н (вздрагивая). Вы споткнулись о камень.

К е р н. Нет, это корни старых деревьев проступают из-под земли. Вы знаете мой девиз? "Не скоро, а здорово".

П у ш к и н. У вас такой девиз? Нет, сударыня, это камень. Я завтра утром подберу…

К е р н. Зачем? Выбросить, чтобы другая на моем месте не споткнулась и не упала?

П у ш к и н. Другая? На вашем месте? Нет, это невозможно. Еще в первую нашу встречу вы произвели на меня совершенно особенное впечатление.

К е р н. Особенное? Однако же вы весьма дерзко заговорили со мной о змее, роль которой отвели моему двоюродному брату.

П у ш к и н. Я заговорил с Клеопатрой. О чем же я у нее мог спросить? Вы снова промолчали. Когда ни встречу вас, отчего рядом с вами всегда двоюродный брат, то гвардейский офицер, то студент, народ, знаете ли, опасный?

К е р н. Чем же? Слава Богу, у меня много братьев и сестер. Вот почему вы столь ревниво относитесь к ним?

П у ш к и н. Это же ясно.

К е р н. Это вам ясно, а мне — нет.

П у ш к и н. При красоте вы столь обаятельны, что всякий, на ком останавливается ваш взор, обречен. У брата, который только прикидывается братом, есть право быть рядом с вами во всякое время, сопровождать вас, а у меня — нет, и как же мне не ревновать?

К е р н. Опять споткнулась.

П у ш к и н. Да, здесь повсюду из-под земли выступают старые корни, быть может, уже высохшие. Признаться, я ревную вас и к генералу Керну. Вообще мне трудно представить, как можно быть вашим мужем, как не могу представить рая.

К е р н (споткнувшись). Кабы вы знали, я предпочла бы быть в аду, чем в раю с моим драгоценным супругом.

П у ш к и н. Что вы сказали?

К е р н. Очевидно, я выругалась, ударившись о старые корни. Кстати, вы еще шутили с моим братом за ужином у Олениных, сидя за моей спиной, что предпочесть — ад или рай.

П у ш к и н. Я хотел попасть в ад, полагая, что там много хорошеньких женщин.

К е р н. А я довольно сухо сказала, что в ад не желаю.

П у ш к и н. И тогда я раздумал, решив, что мне лучше всего быть там, где вы будете. Но с вами, сопровождая вас, уехал ваш брат. Я стоял на крыльце в морозную ночь и глядел на ваш отъезд с завистью. Пусть мне говорили, что вы замужем, вы молодая мать, но вы выглядели такой невинной девочкой; на вас было тогда что-то вроде крестика, не правда ли?

К е р н. Странно. В нашу первую встречу вы держались со мной дерзко…

П у ш к и н. Как со всеми хорошенькими женщинами, которые любят очаровывать и побеждать.

К е р н. Но сейчас проступают чувства в ваших воспоминаниях, словно вы успели в меня влюбиться.

П у ш к и н. Тогда — или теперь?

К е р н. Тогда.

П у ш к и н. Тогда я лишь вынес некий воздушный образ, который снова возник, когда я получил известие о вас от моего друга Родзянки и Анны Николаевны, и шесть лет изгнания осветились воспоминанием о вас, будто я страстно, как бывает в юности, был влюблен в вас. И вот вы явились здесь, в Тригорском, в Михайловском, в моем уединении все такая же юная и пленительная, это чудо. Это похоже на сон, на мечты юности, когда я уже давно не юноша. Это похоже на любовь, — быть влюбленным в вас легко, — но это совсем не то.

К е р н. Что же это?

П у ш к и н. Не знаю. Как прекрасна эта ночь, окутывающая нас в сумрак, и в вышине светлая, звездная, — что же это, скажите, вы знаете?

К е р н. Я думаю, это счастье, и ничего лучше не бывает во всей Вселенной.

П у ш к и н. Да, счастье, которое пробуждает слезы и вдохновение.

К е р н. Нас зовут.

П у ш к и н. Зачем вы уезжаете? Только-только мы с вами… разговорились.

К е р н. Прасковья Александровна опасается…

П у ш к и н. Что я влюблюсь в вас?

К е р н. Нет, что я влюблюсь в вас, и тогда уже никому не удастся меня вернуть к мужу.

П у ш к и н. Как это было бы восхитительно!

К е р н. Помимо вас, когда я уезжаю к родителям в Лубны или к родным сюда, — это всегда предел в моих отношениях с мужем. Меня отпускают во избежание худшего — с тем, что это отдушина для меня, с тем, чтобы отец, а ныне моя тетушка образумили меня и вернули к мужу. От меня же всего можно добиться лаской и состраданием, на что не способен мой драгоценный супруг.

П у ш к и н. Но ваш отец и ваша тетушка, возможно, правы, хотя бы отчасти, иначе бы вы их не послушались.

К е р н. Можно и так рассудить. Я думаю, император Александр Павлович отчасти прав, отправив вас сначала на юг, где новизна впечатлений сказалась столь благотворно на развитии вашего таланта, затем в деревню, где в тиши уединения созрела ваша поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась. Но, как вы не можете благословить ваше изгнание, так и я не могу — мое заточенье.

П у ш к и н. О, благодарю!

К е р н. За что?

П у ш к и н. За слова, по которым я вижу, что вы думали о моей участи. Вы удивительны! Вы божественны!

Рига. Дом военного коменданта генерала Керна Е.Ф. Гостиная, в которой Ермолай Федорович, сидя в кресле с полусонным видом, курит, и комната, в которой Анна Вульф и Анна Керн расхаживают в тревоге.

Дамы, рассмеявшись превесело, продолжают разговор. Входит в гостиную Алексей Вульф, генерал Керн, не меняя позы, предлагает сигару.

Г е н е р а л. Ни вас не дождались мы к обеду, ни дамы, кроме Зизи, не вышли к столу.

А л е к с и с (закуривая). Ах, что случилось, Ермолай Федорович?